Украинский военный Артём «Партак»
ушёл служить добровольцем в составе полка «Азов». Пробыв на передовой полгода,
парень рассказал о проблемах, с которыми столкнулся, и о том, как ему живется
на мирной территории после войны.
Запорожский
тату-мастер Артём «Партак» принял решение пойти на войну из чувства долга и
любви к Украине. Во время Революции достоинства он ездил на Майдан, а после
смены власти стал одним из организаторов..
..запорожской «Самообороны». В 2014 году
он ушёл служить в составе 37-го батальона территориальной обороны, проходил
тактическую подготовку, но осуществить задуманное и поехать на войну не
удалось. Ему не хотелось оставаться на «скамье запасных», и в январе «Партак»
отправился в Киев, где проходил двухнедельный курс молодого бойца. По контракту
он попал в состав батальона «Азов», и спустя короткий период времени оказался
на войне. В феврале 23-летний парень уже был на передовой, где пробыл полгода.
– Как ты попал на передовую?
– На самом деле ужасная история. Вечером
приехал заместитель ротного и говорит: «Пацаны, мы сегодня вас забираем и переводим
в боевое подразделение. А завтра едем в зону боевых действий». К тому времени
мы полностью сдали все нормативы, прошли подготовку. Ребята уехали ночью, а нас
с «Добрым» (друг «Партака», боец батальона «Азов») забрали утром, выдали всю
экипировку, броню, аптечки, автомат и боевой комплект.
– Были ли проблемы с обмундированием?
– Совершенно никаких. Ну разве что
минимальные. Но нехватку либо восполняли волонтёры, либо докупали за свою
зарплату. Спустя два месяца друг прислал две РПС (ременно-плечевые системы) и
подсумки. В основном волонтёры отправляют «эксклюзив» – какие-то модные
прицелы, разгрузочные жилеты, бронежилеты, обувь. То, что нестандартное.
Остальное нам выдавали – коллиматоры, автоматы, цевьё, гранаты – всё самое
нужное было.
– Куда вас направили?
– В Широкино. Это был первый заезд после того,
как его взяли. Расстояние от Мариуполя буквально 10-15 километров. Дальше было так: 5 дней на позициях стоим мы,
5 дней – батальон «Донбасс». Расстояние до сепаратистов бывало доходило до 100
и 50 метров. Чуть ли не видели лица друг друга.
В первый заезд было ужасно. Когда нас
привезли, я совершенно не понимал, что делать и куда мне идти. Мы приехали на
КрАЗе, который полностью был заполнен боевыми комплектами. Припарковались между
двух зданий, водитель выбегает с криками «Пацаны, давайте быстрее разгружайте,
тут снайпер простреливает». Мы с «Добрым» минут за 5 разгрузили полный КрАЗ с
боевыми комплектами. А там ящики немаленькие – одни 50 килограмм, другие 20-30,
разные по весу. Мы быстро справились, нашли нашего командира – тогда не
понимали, кто у нас главный, что происходит. Парни уехали ночью, нас не успели
всем представить. В ту же ночь мы заступили на пост на 4 часа, спустя 2 часа
отдыха нас опять отправили на пост. Первые сутки был ужасный кавардак – мы
совершенно не спали, холодно до жути. Это уже были первые числа марта, отход с
зимы.
– Как прошёл период адаптации к
войне?
– Вообще не было никакой адаптации. Я
приехал, здесь война – всё. Там нет такого, что ты долго адаптируешься «ой, там
взрывы, страшно!». Страшно только первые два дня, ведь ты не имеешь
представления, что там взрывается и бабахает. Заденет ли оно тебя. Когда уже
понимаешь, что именно по тебе бьет и какое оружие используется, то страха нет.
Понятное дело, были такие моменты, когда мы сидим в окопе, а взрывы всё ближе.
И ты думаешь: «Вот, сейчас, сейчас... а нет, пронесло, взрыв дальше».
– А где вы жили?
– Мы жили на «Маяке» – это бывший детский
лагерь, там находилась наша позиция. Он был полностью развален выстрелами
танков и взрывами мин. В стенах дыры 2 на 2 метра.
– Были проблемы с пропитанием?
– Вообще еду со столовой привозит обозная
служба раз в день. Этого должно хватить на три раза, но у нас ещё были сухпайки
и еда, которую ребята брали с собой. В лучшем случае это пара батончиков,
какие-то энергетики.
– Какая была атмосфера среди
ребят? Они были агрессивные или наоборот?
– Агрессии совершенно не было. Когда я
приехал, то практически ничего не знал и не умел. Я знал, что рядом что-то
взрывается. Мне кричали, куда стоит бежать, а куда нет. Первые два дня были
решающие, и если бы мы не занимались тактикой на учебной подготовке, то попросту
испугались бы войны. Нас подготовили и всё происходило машинально. Дедовщины
там в принципе не было, все были побратимами. Я мог спокойно подойти к ротному,
обращаясь на «ты». Возраст – не показатель.
– Какой средний возраст ребят,
воевавших с тобой?
– Скажем так, 80% людей от 18 до 30 лет.
Остальные уже постарше, лет до 50, насколько возраст позволяет служить в
Нацгвардии.
– Есть такая информация, что
многие на войне пьют, чтобы убить свободное время.
– Нет, у нас с этим было очень строго.
Дело даже не в страхе того, что руководство свыше может наказать. Каждый из нас
понимал, куда он пришел и какие цели стоят перед ним. Ведь если тебе нужно идти
на пост, а ты напьешься и будешь не в состоянии себя контролировать, то можешь
просто уснуть. А в это время проберётся 2-3 диверсионно-разведывательные группы
и попросту перережут ребят, которые отдыхают после постов. Это был
добровольческий батальон, и я ни разу не видел, чтобы кто-либо был в
неадекватном состоянии или пил. Более того, даже запаха перегара не было.
– Были ли дезертиры, предатели?
– Нет, за всё время только один парень
сдался в плен и то лишь потому, что он просто потерялся. Его прижали. Там
неясная история, особо не знаю, что происходило. Было видео на youtube, во время широкинской операции.
На видео он сказал, что сдался сам. Но понятное дело, когда ты сидишь у
сепаратистов и тебе нужно что-то сказать на видео, то ты не будешь
откровенничать. Скажешь то, что потребуют, иначе тебя сразу же на месте
«прикопают».
– Что было самое страшное?
– Самое страшное... Да много чего было.
Один раз мы ехали на усиление, приехали к ребятам и попали на самую дальнюю
позицию, в глубине у сепаратистов. Они подошли вплотную, хотя до этого
приближались максимум на 100, 50 метров. Грубо говоря, мы полностью их видели,
можно было даже рассмотреть лица. Происходил стрелковый бой, использовали
миномёты и, откровенно говоря, было жутковато. Ты осознаешь, что сейчас либо
тебе повезёт и всё будет нормально, либо «в пакете» домой. Но нужно воевать,
стрелять по врагам. Нас крепко сжали на 2 часа, пока не стемнело. Только тогда
закончился стрелковый бой, ведь в темноте из-за вспышек можно сразу увидеть
позиции врага.
– Когда ты приехал в Запорожье,
долго отходил от войны?
– Может это был посттравматический
синдром, но начали шалить нервы. Когда начинаешь с кем-то разговаривать, то
можешь заводиться и злиться из-за мелочей. А потом… нет, от этого быстро
отходишь. Когда приехал на первую ротацию, действительно
был посттравматический синдром. Ты приезжаешь и не видишь чёрного, белого и
серого. Ты понимаешь, что воюешь, а здесь войны нет. Думаешь, «какого чёрта, я
только вылез из окопа, весь такой грязный, а вы в клубах пьёте текилу и
развлекаетесь». Чувствовалась несправедливость.
– Возвращаться собираешься?
– Пока нет. Если и буду возвращаться, то
в батальоны, в составе которых уже был. Но сейчас они все находятся в составе
Нацгвардии и их отвели с передовой. Когда я приехал с ротации, то узнал, что
нас отводят, и боевых не намечается. Будем заниматься тактикой, тренироваться.
Мне это не нужно, лучше сейчас побыть дома, посвятить себя семье.
Комментариев нет:
Отправить комментарий